Надсадно и тонко кричит высоко в небе хищная птица, на недвижных крыльях заплывает с просини на летнее круглое облако. Вечером прохладно в поемных лугах и на нивах. Мерный скрип коростеля не нарушает, а подчеркивает тишину белой ночи.
Зимой еще приснилось мне, как тонет поплавок удочки. Белый с красной шапочкой, он уходил вглубь и немного вбок, тускнел и уменьшался на глазах.
Сегодня сижу на озере в лодочке и наяву смотрю на недвижные поплавки. Тихо, урез спящей воды делит видимый мир надвое. В верхнем сосны подпирают ватные облака и стена камышей укрывает даль. В нижнем, опрокинутом мире все странно. Нос лодки примостился на сосновом суку, один поплавок брошен в облако, второй торчит среди кувшинок, а кувшинки ослепительно белеют в вершине задремавшей березы. На поплавках уселись стрекозы, как недвижные синие флажки. Их две, но кажется, что четыре.
Две стрекозы забеспокоились — подходит вода к лапкам. Вспорхнули стрекозы, а поплавок, белый с красной шапочкой, уходит вниз и немного вбок, тускнеет и уменьшается на глазах… Сейчас подсеку!
Летний дождь! Стремительный, обильный, веселый!
Укроет от него разве только старая разлапистая елка. Ольха сразу промокнет сама, береза защитит ненадолго, под осиной лучше не стоять — любая капля повернет гладкий лист и скатится на плечи. Лучше не прятаться, идти и идти куда надо.
Недолог летний дождь. В поле просохнет рубашка, а на дороге сухо. Летний дождь только поит землю, нет грязи ни в колеях, ни на обочине.
Наша речка тихая, течет так, что воды не замутит, — редко где заметишь вороночку коловерти. Струится река, не торопится, и над ней другая река, невидимая, с берега воздух стекает.
В нашу речку ручьи и ручейки впадают, разные. За первой переузиной устье Черного ручья, вода в нем темная, из болота. Пониже второй переузины — Быстрик-ручеек. Прозрачный, студеный — из ключей берется.
И в воздушную невидимую реку немало впадает ручьев и ручейков. На повороте, с крутика, где липовая роща, воздух струится напоенный липовым цветом. Густой, теплый. На прямике, где речка струной прохлестнула заливной луг, стекает аромат полевых цветов: сладкая радость клевера-кашки, резкий запах поповника, заморская пряность душистого колоска, горьковатый дух смолки.
Так и текут, не торопятся две реки: прохладная, водяная и над ней невидимая, теплая, что собрала ароматы цветущей земли.
Пастух приложил к губам берестяную трубу и заиграл. Коровы, роняя капли воды с мохнатых морд, пошли, теснясь, через гулкий бревенчатый мост.
На перекате, где длинные бороды водорослей качаются от быстрой струи, мальчишки вилками ловят раков. Неподвижно сидит рак под камнем, выставив клешни и пуча глаза, но, задетый босой ногой, он стремительно исчезает в подводной чаще. Весело перекликаются ребячьи голоса — ничего, что красные, как у гусей, ноги скользят и больно стукаются о замшелые камни.
— Санька! Налим! Налим!
Пегая рыбина величиной с доброе полено без опаски уходит на глубину: такого на вилку не поймаешь.
За перекатом омут — крутой, черный, окаймленный белыми лилиями. Яркие цветы открываются только солнцу. В омуте ивы купают протянутые ветви. С куста, заигравшись, падает бабочка. Она лежит на спинке, крылья ее трепещут. Торчком всплывает вязь, открывает рот, и… на месте бабочки крутится воронка и расходятся большие круги.
Вот где половить рыбу!
Жарко! У воды зной томит еще больше. Хочется купаться.
На палке от старого закола спят темно-синие стрекозы.
Высоко над речкой, как подвешенная, бьется на одном месте пустельга. Под самыми облаками парит орлан-белохвост. В траве у зеленой стенки хвоща, головой под плавучим листом и хвостом на солнце, стоит щука. Она неподвижна, будто не видит и не слышит ничего. Но если подойти неосторожно, только всплеск и длинный — углом — след покажут, куда ушла хищница.
Выше, где ручей бежит уже не покрывая камней, берега стиснуты зарослями смородины. Черные гроздья осыпаются в воду. Еще выше маленькая заводь — видно, как на дне ее кипит песок. Ключевая вода студит зубы. Здесь начинается река.
Темнеют ночи. Каждый вечер гаснет в лугах яркий узор разнотравья. Выходит луна. Она поднимается над сосновыми вершинами, большая, спокойная и холодная. Вновь в траве появляются цветы, но только одни белые, других при лунном свете не видно.
Известно, что глухая зима пахнет елкой и мандаринами, осень — палым листом и грибами, ранняя весна — прелой землей и волчьим лыком. А лето? Кажется, все знают. Это свежее сено, липовый цвет, клевера и… вот еще самый летний, самый памятный запах цветка или какой-то травки. А какой? Этот запах сейчас особенно дорог — лето на убыли, частенько хмурится небо и дождит. Только в полуденные часы, если раздернутся тучи и солнце пригреет поле, возвращается запах лета.
Вздумалось мне найти эту травку или цветок. В погожий день отправился на поиски. Внимательно смотрел, даже на колени становился и нюхал.
Вот клевера: красный, белый, розовый. Самый летний аромат, но не то — и сладковат, и постоянен, одинаковый и в дождь, и в вёдро. Поповник — белая ромашка? Куда ей с несильным горьковатым духом? Может быть, цветы картофеля? Нет, неожиданно нежен аромат разноцветных лепестков простой картошки, нежен и слишком приятен.
Может быть, на пригорках перегорел, изошел в тепле запах лета? Поискать в долинках?
В низине, среди молодых берез, в клочках некоей светятся последние пирамидки ятрышника — кукушкиных слезок. Приятный у них, похожий на ваниль, запах. Но побелели уже нарядные кисти, и надо собрать целый букет, лучше вечером, после захода солнца, чтобы понять этот цветок.