Секрет Ярика - Страница 32

Царский Лорд

— Привел, — сказал дядя, — знал, что вы опять без собаки, и привел. Повезло — еще денек, и другие бы пронюхали. В Лимузях у старого Августа взял. Ты же знаешь, он в Петергофе егерем служил в царской охоте. Последний царский ирландец! Посмотрим?

Мы выбежали в сад. К скамейке на обрывке веревки был привязан огромный пес, тощий, как весенняя чехонь, и до предела грязный.

— Лорд! Лордушка! — позвал дядя Лёна.

Пес помахал хвостом, заскулил, сел, как упал, и с привизгом принялся скоблить за ухом.

— Умница, все понимает, — умилился дядя Лёна.

— Кажется, действительно породистая собака, — удивился отец. — Только вымыть ее надо поскорее, и потом… Лёна, почему у него масть какая-то странная, не рыжая, а вроде шоколадная? Может быть, отмоется?

— В Петергофской кеннеле все были такого колера, шоколадные, — отрезал дядя.

На бешеном ходу Лорд обыскивал красугу — кромку суходольного болота. За ним шли мы: отец, брат и я. Нет, это были не просто мы — за собакой шли трое влюбленных.

— Смотри, какой ход! Типичный волчий поскок, и скорость…

— А челнок? Так и шьет, ни одного заворота внутрь. Вот это постановочка!

— Голову ни на секунду не опустит, держит выше спины. Струю так и ловит, так и ловит… Красота!

— Вот это собачка! Что значит крови… а?

С полного хода, присев и изогнувшись, Лорд стал. Стал накрепко. Мы поспешили к нему и были уже близко, когда Лорд медленно выпрямился и прыгнул…

Выводок белых куропаток порвался, как подброшенный.

«Вак! Ва-ва-ва!» — четко прокричал куропач.

— Даун! — крикнул отец. — Даун!

А Лорд? У него действительно огромный ход — через все болото до дальней кромки проводил куропаток, вися у них на хвостах, и бросил только тогда, когда птицы взмыли над соснами.

Лорд вернулся очень довольный и лег, вывалив язык, похожий на большой пласт свежеотрезанной ветчины. Мы молчали.

Перед выходом в поле Лорд еще выше, чем обычно, задрал голову, потянул и словно на цыпочках подошел к межевой канаве. Подкрался и замер. Как он был хорош! Большой, каменно-неподвижный, с рыжими бликами солнца на атласной шкуре.

Вот мы и рядом. Легкая дрожь пробежала по спине собаки, и Лорд ринулся вперед.

— Даун! Даун, я тебе говорю…

Куда там! Тетеревята спасались, как могли, матка, припадая над травой, едва уворачивалась от наседавшего пса.

— Он поймает ее, — сказал я.

— Нет, — сказал брат, — вязок, но не поимист.

Брат в эти дни читал «Записки мелкотравчатого» и бредил псовой охотой.

Отец не сказал ни слова — он был искренне огорчен. Дома дядя Лёна выслушал нас и схватился за голову. Он даже застонал тихонько:

— Я забыл тебя предупредить. В Петергофе все старшие егери-натасчики были французы, их специально из Парижа выписывали. А ты — даун… Ты бы еще по-чухонски скомандовал… Хуже бы не было. Ведь Лорд по-английски ни слова не понимает. Ни слова! Для него это пустой звук. Надо: тубо, пиль, куш. Вот как.

Отец был сконфужен.

Однако французский язык не помог. Лорд становился, поджидал нас и прыгал. Мы выкрикивали сложное, похожее на заклинание «куштубодаун», прибавляли и другие слова. А Лорд? Лорд гнал горячо и самозабвенно, пока не терял добычу из виду. Впрочем, скоро выяснилось, для зайца он допускал исключение: упустив косого из виду, Лорд продолжал гнать следом, по чутью, сопровождая это недозволенное занятие визгливым лаем. Тогда надо было уходить домой — зайца он гонял упорно и настойчиво.

В субботу, как всегда, приехал дядя Лёна. Он выслушал нашу печальную повесть, но не приуныл. Снисходительно улыбнулся и коротко пояснил:

— Чок-корда и настойчивость! Займусь сам!

Мы приободрились. Не говоря уже о нас, молодых, даже по сравнению с отцом дядя Лёна был охотником экстра-класса. С детских лет мы помнили его замечательные высокие сапоги, шитые на бычьем пузыре и перетянутые двумя ремешками — под коленом и на подъеме; знаменитый медный рог, змеившийся двумя поворотами на медвежьей шкуре в кабинете дядюшки; Дуная и Вислу — смычок русских гончих, с глазами хмурыми, как утро позднего листопада. Да, дядя Лёна был величайший охотник, артист своего дела, и, если он брался исправить Лорда, успех был обеспечен.

Свежим воскресным утром мы все четверо отправились на болото — на открытом месте удобнее работать с чок-кордой — длинной прочной веревкой. Легкий ветерок согнал остатки тумана. Взошло солнце.

Впереди, уверенно преодолевая мочажины и залитые водой канавы, бодро вышагивали прославленные, перетянутые двумя ремешками сапоги, а их хозяин, маленький, полный, окрученный кольцами веревки, с грозной ременной плеткой за поясом, мурлыкал в длиннейшие черные усы какой-то военный марш.

— Подержите-ка собаку, — приказал дядя, разматывая с себя чок-корду. — Так… Тридцать метров довольно. Теперь петля. Смотрите какая — глухая, а не удавкой. Другой конец к поясу, на всякий случай. Всё. Пускайте. Да тише ты! Вот прет! Не собака, а локомотив.

Лорд мотался на чок-корде, как маятник огромных часов, дергаясь на поворотах и прибавляя ход на прямой. Стойка у ржавого мочажка нас не удивила — там постоянно держались бекасы.

Забыв про чок-корду, дядя Лёна двинулся к недвижной собаке. Старый бекас не выдержал подхода, смачно чмокнул и потянул низом. Лорд прянул и кинулся за птицей. Дядя Лёна схватил убегающую веревку и, вскрикнув, выпустил из рук. Не успел взглянуть на обожженную ладонь, как страшный толчок свалил его с ног. Увязая выше локтей в болотной жиже, дядя попытался встать, но… еще рывок, и он опять сброшен, на этот раз уже на спину. Мы мчались на помощь.