Шурин с трудом раскидал ногами снег и пустил в ход бурав.
Закачалась в лунке вода такой неописуемой чистоты и ясности, что бывает только в наших северных озерах. Вот и вторая лунка. Мы усаживаемся…
Не ладится дело. Мормышка — это маленькая свинцовая дробинка с тонюсеньким крючком. Мотыля надо насаживать на крючок головкой, а головки нет.
Вынимаю из кармана очки. Червячок вроде красной ниточки, а головка, ей-богу, меньше булавочной. От непомерного моего старания мотыль рассусоливается между пальцами и головка исчезает совсем.
Надо передохнуть. Оглядываюсь. У шурина рядом с ящиком бьются две рыбинки. Профессор недвижно сидит спиной ко мне. Пока я оглядывался, грудка мотыля на моей коленке замерзла. Теперь на крючок не надеть — крошатся. Попробуйте такую точную работу голыми руками да на морозе! С трудом справился. Потихоньку уходит паутинка-леска на шестиметровую глубину. Остановилась, качнулась… Подсечка! Я что-то тащу. С легким плеском сквозь кружево нового льда, что успел намерзнуть, выскакивает из лунки окунь. Да полно, окунь ли это? Не рыба — прекрасный цветок на снегу. Нежно-зеленые полосы, плавники ярче летней розы, у глаза пятнышко голубое, как апрельское небо. И сразу тускнеет, пропадает на глазах лазурное пятнышко. Видно, считаное у него время, и знают о нем одни подледные рыбаки.
Не похожи эти чудесные рыбки на тех, что ловятся в темной и теплой летней воде. А те, что грудкой лежат на прилавках под этикеткой «окунь мелкий, охлажденный, 2-я категория», наверное, и вовсе другой породы.
Нестерпимо сияет солнце. Спине жарко, ногам холодно, глазам больно. Невозможно смотреть на сверкающее озеро, лучше уткнуться взглядом в свою тень.
Сосед достает из ящика термос. Я с вожделением смотрю на парок у черного стаканчика, чувствую четкую поклевку, быстро перебираю леску. Всплеск! На снегу бьется сиг. Сиг, настоящий сиг! Серебристый, с длинными, как у самолета, хвостовыми плавниками, он строен и стремителен. Не может быть, что его выловил я! Конечно, он сам в резвом подледном беге заметил светлое окошечко и выскочил, играя, на свет, на простор. Не нужны ему глупая мормышка и красный червяк — мотыль.
Багровая лепешка солнца плющится о прибрежный холм. Озеро пустеет.
Паровоз, бросая вперед яркий свет прожектора и деловито попыхивая, пробирается среди лесистых холмов к светлому зареву над городом.
В вагоне тепло. Пахнет свежей рыбой. Сквозь дрему слушаю неторопливый разговор соседей и думаю: «Рыбаки, да вы те же охотники. И рассказы у вас такие же, знакомые и соленые, и жизнь беспокойная, и, главное, живет в вас та же любовь к свежему озерному ветру, к багровым зорям над хвойными вершинами, к зовущим родным просторам. Вы странное племя бескорыстных мечтателей; вы по субботам, торопясь, собираете смешные маленькие удочки, и когда все домашние ложатся спать, одеваетесь и бредете на вокзал. Я с вами…»
Выжлец, выжловка — кобель и сука гончих собак но языке охотников.
Скол — гончая потеряла след зверя и перестала подавать голос.
Отростал — удалялся.
Смычок — пара гончих.
Помкнуть (по-зрячему) — погнать, заметив глазами, а не только носом след.
Сядет на ноги — так охотники говорят о собаке с поврежденными ногами или при сильной усталости.
Антапки — скобки на стволе ружья для крепления погона (ремня).
Порская — покрикивая.
Помычка — подъем зверя.
Цвёлый заяц — перелинявший.
Узерка — стрельба побелевшего зайца в бесснежье на лежке.
Парато — быстро.
Обзадил — дробь пролетела сзади цели.
Называть — поставить гончую на след.
Напали на след и погнали (охотн.).
Семерки — патроны, заряженные седьмым (мелким) номером дроби.
Чистит шпоры — уставшая собака плетется сзади охотника.
Блю-бельтон — английский черно-крапчатый сеттер (лаверак).
Немец — немецкая короткошерстная легавая.
Чок-корда — длинная прочная веревка.
Петергофская кеннеле — питомник кровных собак.
Тумак — помесь беляка с русаком.
Лапы в комке — нахоженные лапы собаки со сжатыми пальцами.
Пазанок — отрезанные заячьи лапы, которыми гончатники поощряют собак.
Пищути — заросли (новгор.).
Арлекин — окрас гончей (пестрая собака с разными глазами).
Паратый — быстрый.
Гайно — гнездо.