Секрет Ярика - Страница 11

По дороге навстречу — Федор Иванович. Лицом светел. Без шапки, ворот расстегнут, на брюках и пиджаке следы неоднократного отдыха на глинистой обочине. В руках веревка, веревку тянет небольшая лохматая собачонка. Рыженькая, одно ухо вверх, другое вниз, глаза как черные пуговицы. Собачка ведет посредине дороги. Сложнее путь у Федора Ивановича. Увидел меня, обрадовался, резко присел на траву и фазу:

— Леня! Погляди, пожалуйста, ты охотник, понимаешь. Собака ужасной породы и рыжая. Мне рыжие ко двору: корова, куры вроде и кот окончательно рыжий. Черных терпеть ненавижу! Видишь ее?

— Вижу.

— Сколько лет мечтал завести собаку, все никак не получалось. Туг подстатило. Сестре зять из города привез. Ей ни к чему. «Отдай, ради бога». Уговорил, отдала. Признала меня, видел, в новый дом так и тащит, так и тащит.

Я помог Федору Ивановичу закурить, одобрил собачонку — приятная, глаз веселый.

Обрадовал приятеля. Он склонился ко мне рывком, заявил значительно:

— Собака — друг человека. Бусок охотницкой породы — они не кусаются. Ни в жисть! И правильно, не имеют полного права… человека. В лагерях фашисты держали овчарок, большие, как телята. На людей травили. Ужасное дело! Эта не такая. Бусок! Бусок! Иди ко мне. Ну, подь сюда! Видишь? Все понимает. Ласковый, его по спинке рукой подрачишь, он и вовсе вверх брюхом. А строгий. Такие, если кто в пустую квартиру зайдет, пустить пустят, выйти никак — р-р-ры! Жди, пока хозяева придут. Вот я и с собакой.

Федор Иванович счастливо и глубоко вздохнул, уронил папиросу в мокрую траву, достал новую, долго закуривал, хитро прищурил глаза и понизил голос:

— Ты в кладовке у меня ружье видел?

— Видел.

— У братана мне подарено, давно. Сколь лет висит без последствий. Я охотник. Ей-богу! Отец еще на полевиков, на зайцев учил, и по белке ходили. Почему не занимался? Со-о-баки не было! Вот! Теперь пойми, с такой собакой все утки мои и зайцы мои…

— Жена не заругает?

— Мария? Что ты! Я поясню — дом караулить надо? Надо. На питание всего ничего. Сестра сказала, ест мало — хлеба корку да молока плеснешь, как коту, в блюдечко.

Собачонка заскулила, завертела хвостом. Федор Иванович встал, пристрожил собаку:

— Ты хвостом не вили, не вили хвостом. Скажи прямо: «Пора домой, припозднились мы, да еще выпивши». Ужасное дело! Пошли.

Утром я встретил Федора Ивановича в поле. Он шел поглядеть, не пора ли косить, хоть там, где повыше трава. Приятель мой чистенький, в новой рубашке с непомерно высоким воротом, на пиджаке ни пятнышка, на голове взамен временно утраченной — парадная шляпа из соломки, широкополая, как у артистов кубинского ансамбля.

— Здорово, Леня!

— Здорово! Как Бусок?

— Выпустил его, раненько еще. Ушел… Ужасное дело! Ну ты суди, зачем мне собака?

Убивец

Отец умер. Пережили трудно. Жизнь продолжалась. Дома все как было. Мама уходила рано в больницу. Коля — в институт. Обедали вместе. Мама мыла посуду, Коля шел во двор разметать снег, чистить вольеру, кормить отцовских собак — смычок англорусов: Бубен и Флейта. На охоту Коля перестал ездить. Стали заходить знакомые охотники — торговали собак. Мама отказывала: «Пусть живут, муж их любил». С кормежкой просто было: каждый день из соседней столовой уборщица приносила ведро остатков.

Год прошел. За несколько дней до открытия охоты навестил Сергей Иванович, друг отца, полковник, страстный охотник. Говорил, что охотничьим собакам невозможно не работать, не бывать в лесу. И Коле бы полезно отдохнуть, вспомнить, что на свете есть такое прекрасное и завлекательное дело, как охота.

Мать не возражала. Коля согласился.

Сергей Иванович вел машину уверенно, на большой скорости. Не оборачиваясь к заднему сиденью, где расположился Коля с собаками, рассказывал:

— База хорошая, егерь человек неприятный, угрюмый, себе на уме. Живет барином: корова, овцы, поросенок, куры, гуси. Лошадь казенная — по нашему времени — богатство: огород соседке вспахал или проехал — пол-литра, дров привез кому — того больше. Куркуль, чистый куркуль. На охоту не сопровождает, будто ноги болят. Начальство его терпит, держит: молодые-то в егеря не идут — не престижно. Ему, егерю, служба нужна, чтобы к хозяйству не придирались, а на охотников ему… с высокого дерева. И все равно, — продолжал Сергей Иванович, — уверен, есть круг знакомых охотников, выгодных, тех — и сопроводит, и в багажник картошки положит, свининки. Живет как бог: все у него свое — и молоко, и грибок, и капустка квашеная, и жена молодая! — Тут Сергей Иванович рассмеялся и вдруг сердито добавил: Вообще эти так называемые охотбазы — сплошное недоразумение, и понятно почему. Рассчитаны они на сотни, может быть, на тысячи — охотников у нас много больше. Ездят туда в первую очередь знакомые или важные, нужные. В результате — великое пьянство и развращение егерей. Каждый с бутылкой, угощает, настаивает. Тут и святой сопьется. Егеря не знают, что делается в лесу, сколько у них выводков. Некогда им ходить, да и не хочется. А вазовские казенные собаки? Хорошо, если живы и не больны. И все равно — гончие не гонят, а легавые гоняют самозабвенно. И егерей нельзя винить. К примеру, в нашей путевке написано «с сопровождением», а егерь — пусть и зря ссылается на ноги — с базы уйти не может: жена работает, приедут люди — им и двери открыть некому. И не поехал бы я сюда, да был с легавой по дупелям, другой раз по вальдшнепам — и каждый раз поднимал несколько зайцев. Много их здесь, прямо сила!

Коля слушал, молчал.

Машина свернула с проселка на грязную деревенскую дорогу и остановилась у большого, обшитого вагонкой и крытого шифером дома. За высоким дощатым забором лаяли собаки. От калитки к крыльцу шла вымощенная кирпичом дорожка.